Криста Вольф.
Медея
Голоса
РОМАН
Перевод с немецкого М.РУДНИЦКОГО
Ахрония - это не бездушная соположенность эпох, а скорее их
сочлененная "вставленность" друг в друга наподобие штатива, это каскад
омолаживающихся структур. Их можно растянуть, как мехи гармошки, и тогда от
одного конца до другого очень далеко, а можно и вложить друг в друга,
наподобие кукол в русской матрешке, чтобы "стенки" времен почти
соприкасались. И вот тогда люди иных столетий начинают слышать наш
дребезжащий граммофон, а мы сквозь прозрачные перегородки времени видим, как
они простирают руки над своей любовно приготовленной трапезой.
Элизабет Ленк
ГОЛОСА
МЕДЕЯ - колхидка, дочь царя Эета и Идии. Сестра Халкиопы и Апсирта.
ЯСОН - предводитель отряда аргонавтов на корабле "Арго". АГАМЕДА--
колхидка, в прошлом - наперсница Медеи. АКАМ - коринфянин, первый астроном
царя Креонта. ЛЕУКОН - коринфянин, второй астроном царя Креонта. ГЛАУКА --
коринфянка, дочь царя Креонта и Меропы.
ДРУГИЕ ПЕРСОНАЖИ
Креонт-- царь Коринфа.
Меропа - царица Коринфа.
Ифиноя - их убитая дочь.
Турон - коринфянин, помощник Акама.
Лисса - колхидка, названая сестра Медеи.
Аринна - дочь Лиссы.
Кирка - колдунья, сестра матери Медеи.
Пресбон - колхидец, распорядитель празднеств, игр и торжеств в
Коринфе.
Теламон - соратник Ясона, аргонавт.
Фрикс - из Иолка, привез в Колхиду руно.
Пелий - дядя Ясона, правитель Иолка.
Хирон - воспитатель Ясона в горах Фессалии.
Мермер, Ферет - сыновья Медеи и Ясона.
Ойстр - скульптор, возлюбленный Медеи.
Аретуза - подруга Медеи с острова Крит.
Старец - возлюбленный и друг Аретузы с острова Крит.
Мы произносим имя и вступаем, раз уж перегородки прозрачны, в ее
времена, желанная встреча, и она без колебаний и страха встречает наш взгляд
из своих древних глубин. Детоубийца? Впервые --укол сомнения. И эта
надменная издевка в пожатии ее плеч, в гордом отвороте головы - ей уже нет
дела до наших сомнений и до наших ста-
раний восстановить справедливость, она удаляется. Уходит от нас --
далеко вперед? Или - глубоко назад? Вопросы, по дороге утратившие смысл.
Это мы послали их в путь, и вот она поднимается из глуби времен нам
навстречу, а мы отдаемся погружению, проваливаясь все глубже и мимо
столетий, которые говорят с нами не столь отчетливо, как ее эпоха.
Когда-нибудь мы обязательно встретимся.
Мы ли спускаемся к древним, они ли нагоняют нас? И то, и другое,
вместе. Порою достаточно просто протянуть руку. И вот они у же легко
перемахивают на нашу сторону, эти чужегости, столь похожие на нас. Да, он
есть у нас, этот ключик, что отмыкает все эпохи, и мы в жажде скороспелых
суждений зачастую совершенно бесстыдно им пользуемся, но ведь возможно
приближаться и иначе, медленно, шаг за шагом, уважая чужие табу и не пытаясь
без нужды вырвать у мертвых их тайны. А коли уж есть нужда - признаемся в
этом сразу и не таясь.
Тысячелетия плавятся под гнетом наших взглядов. Так пусть же гнет
остается. Праздные вопросы. Вопросы невпопад, не о том - они пугают тень,
что силится выйти к нам из сумрака наших предубеждений. Наш долг ее
остеречь. Предубеждения наши сложились в законченную систему, ничто не
способно их опровергнуть и даже поколебать. А может, наш долг как раз в том,
чтобы проникнуть в самую сердцевину предубеждений, просто зажмуриться и
войти, всем вместе, друг за дружкой, под грохот их рушащихся перегородок.
Хочется верить, что теперь она подле нас, эта тень с магическим именем, в
котором сошлись времена и эпохи, сошлись болезненно и нестерпимо. Тень, в
которой наше время настигает нас. Эта женщина, неистовая...
Теперь мы их слышим, эти голоса...
Все, что я до сей поры свершила, назову творением своей любви... Только
теперь я, Медея, через страдания собою становлюсь.
Сенека. Медея
Медея
Даже мертвые боги властвуют. Даже несчастные тянутся к своему счастью.
Язык грез. Язык прошлого. Помогите же, помогите мне выбраться из этого
колодца, прочь от этого лязга в моей голове, почему я слышу бряцание оружия,
неужто они все еще бьются, мама, кто, с кем, мои колхидцы, ужели опять
затеяли ристалища в нашем внутреннем дворе или просто там, где я, оружие
бряцает всегда и с каждым разом все громче? Пить. Надо проснуться. Надо
раскрыть глаза. Кружка возле моего ложа. Холодная водица не только утолит
мою жажду, но и утишит этот шум в моей голове, я знаю. Вот тут, мама, ты
сидела надо мной, и когда я поворачивала голову, как сейчас, я видела проем
окна, вот он, только там, где я сейчас, в окно глядит не любимый мой орех, а
смоковница. Ты, мама, знала, что тосковать можно и по дереву, я была еще
девочкой, почти ребенком, в первый раз закровоточила, но болела не из-за
этого и ты не из-за этого сидела возле меня безотлучно, и гнала от меня
невзгоды, и меняла мне примочки из трав на лбу и груди, и показывала мне
линии на моих ладонях, сперва на левой, потом на правой, такие разные, и
учила меня разгадывать их смысл, я потом часто старалась не замечать этих
посланий, сжимала руки в кулаки, скрещивала их на груди, накладывала их на
чужие раны, воздымала к своей богине, носила воду из колодца, ткала полотно
с нашими узорами, зарывала их в теплых волосах детей. А однажды, мама, еще в
том, другом времени, я обхватила этими руками твою голову, чтобы
запечатлеть, унести эту форму в своих ладонях, у рук ведь тоже есть память.
И тело Ясона, каждую пядь, эти руки знают и знали еще этой ночью, хотя
сейчас утро и я не помню точно, какой сегодня день.
Спокойно. Только спокойно, все по порядку. Соберись с мыслями.
Во-первых, где ты? Я в Коринфе. Смоковница перед окном моей глинобитной
лачуги была мне отрадой и утешением, когда они изгнали меня из дворца
Креонта. За что? Но это потом. А праздник, на который я в конце концов
обещала Ясону прийти, он еще будет или уже кончился? "Ты не можешь сейчас
меня подвести, Медея, от этого праздника так много зависит". "Только не для
меня, - ответила я ему, - ты сам знаешь, но будь по-твоему, я приду, но в
последний раз" - так я ему сказала. Это ты провела тогда ногтем по этой вот
крохотной черточке на моей левой ладони и объяснила мне, что означает, если
она вдруг пересечется с линией жизни, ты хорошо меня знала, мама, жива ли
ты?
Взгляни. Видишь, вот она, эта крохотная линия, углубилась и уже
перечеркнула другую. "Смотри, как бы гордыня не выстудила твою душу", --
может быть, но боль, мама, боль тоже оставляет после себя опустошающий след.
Хотя кому я это говорю? Даже в кромешной тьме, когда мы вступали на борт
"Арго", я видела твои глаза и никогда их не забуду, их взгляд вжег мне в
память слово, которого я прежде не знала: ВИНА.
Опять звон в висках, это, конечно, жар, но почему-то мне кажется, что я
уже там была, уже сидела за этим столом, правда, не рядом с Ясоном, это
вчера было, не уходи, мама, откуда эта усталость, мне бы еще чуточку
поспать, нет, сейчас, сейчас я встану, надену белое платье, которое я сама
ткала и шила, твоя наука, мама, и мы вместе, как когда-то, пойдем коридорами
нашего дворца, и мне будет радостно, как маленькой девочке, когда ты брала
меня за ручку и вела в наш внутренний двор с колодцем посредине, помнишь,
нигде я не встречала колодца красивей, и одна из женщин протягивает нам
деревянную бадью, и я черпаю пригоршнями родниковую воду и пью, пью - и
выздоравливаю.
Тут все очень просто: либо я не в себе, либо их город зиждется на
преступлении. Нет-нет, верь мне, мама, я сейчас в своем уме и знаю, что
говорю и что думаю, да я ведь и доказательство нашла, своими, этими вот
руками его трогала, так что теперь если мне что и грозит, то совсем не от
гордыни. Я ведь все-таки пошла за ней, за той женщиной, сама не знаю зачем,
может, просто Ясона хотела проучить, который Далее для ознакомления
