Леонид Николаевич Андреев
Бен-Товит
В тот страшный день, когда совершилась мировая несправедливость и на
Голгофе среди разбойников был распят Иисус Христос - в тот день с самого
раннего утра у иерусалимского торговца Бен-Товита нестерпимо разболелись
зубы. Началось это еще накануне, с вечера: слегка стало ломить правую
челюсть, а один зуб, крайний перед зубом мудрости, как будто немного
приподнялся и, когда к нему прикасался язык, давал легкое ощущение боли.
После еды боль, однако, совершенно утихла, и Бен-Товит совсем забыл о ней и
успокоился, - он в этот день выгодно выменял своего старого осла на молодого
и сильного, был очень весел и не придал значения зловещим признакам.
И спал он очень хорошо и крепко, но перед самым рассветом что-то начало
тревожить его, как будто кто-то звал его по какому-то очень важному делу, и,
когда Бен-Товит сердито проснулся - у него болели зубы, болели открыто и
злобно, всею полнотою острой сверлящей боли. И уже нельзя было понять, болел
ли это вчерашний зуб, или к нему присоединились и другие: весь рот и голова
полны были ужасным ощущением боли, как будто Бен-Товита заставили жевать
тысячу раскаленных докрасна острых гвоздей. Он взял в рот воды из глиняного
кувшина, - на минуту ярость боли исчезла, зубы задергались и волнообразно
заколыхались, и это ощущение было даже приятно по сравнению с предыдущим.
Бен-Товит снова улегся, вспомнил про нового ослика и подумал, как бы был он
счастлив, если бы не эти зубы, и хотел уснуть. Но вода была теплая, - и
через пять минут боль вернулась еще более свирепая, чем прежде, и Бен-Товит
сидел на постели и раскачивался, как маятник. Все лицо его сморщилось и
собралось к большому носу, а на носу, побледневшем от страданий, застыла
капелька холодного пота. Так, покачиваясь и стеная от боли, он встретил
первые лучи того солнца, которому суждено было видеть Голгофу с тремя
крестами и померкнуть от ужаса и горя.
Бен-Товит был добрый и хороший человек, не любивший несправедливости,
но, когда проснулась его жена, он, еле разжимая рот, наговорил ей много
неприятного и жаловался, что его оставили одного, как шакала, выть и
корчиться от мучений. Жена терпеливо приняла незаслуженные упреки, так как
знала, что не от злого сердца говорятся они, и принесла много хороших
лекарств: крысиного очищенного помета, который нужно прикладывать к щеке,
острой настойки на скорпионе и подлинный осколок камня от разбитой Моисеем
скрижали Завета. От крысиного помета стало несколько лучше, но ненадолго,
так же от настойки и камешка, но всякий раз после кратковременного улучшения
боль возвращалась с новой силой. И в краткие минуты отдыха Бен-Товит утешал
себя мыслью об ослике и мечтал о нем, а когда становилось хуже - стонал,
сердился на жену и грозил, что разобьет себе голову о камень, если не
утихнет боль. И все время ходил из угла в угол по плоской крыше своего дома,
стыдясь близко подходить к наружному краю, так как вся голова его была
обвязана платком, как у женщины. Несколько раз к нему прибегали дети и
что-то рассказывали торопливыми голосами о Иисусе Назорее. Бен-Товит
останавливался, минуту слушал их, сморщив лицо, но потом сердито топал ногой
и прогонял: он был добрый человек и любил детей, но теперь он сердился, что
они пристают к нему со всякими пустяками.
Было также неприятно и то, что на улице и на соседних крышах собралось
много народу, который ничего не делал и любопытно смотрел на Бен-Товита,
обвязанного платком, как женщина. И он уже собирался сойти вниз, когда жена
сказала ему:
- Посмотри, вон ведут разбойников. Быть может, это развлечет тебя.
- Оставь меня, пожалуйста. Разве ты не видишь, как я страдаю? - сердито
ответил Бен-Товит.
Но в словах жены звучало смутное обещание, что зубы могут пройти, и
нехотя он подошел к парапету. Склонив голову набок, закрыв один глаз и
подпирая щеку рукою, он сделал брезгливо-плачущее лицо и посмотрел вниз.
По узенькой улице, поднимавшейся в гору, беспорядочно двигалась
огромная толпа, окутанная пылью и несмолкающим криком. По середине ее,
сгибаясь под тяжестью крестов, двигались преступники, и над ними вились, как
черные змеи, бичи римских солдат. Один, - тот, что с длинными светлыми
волосами, в разорванном и окровавленном хитоне, - споткнулся на брошенный
под ноги камень и упал. Крики сделались громче, и толпа, подобно
разноцветной морской воде, сомкнулась над упавшим. Бен-Товит внезапно
вздрогнул от боли, - в зуб точно вонзил кто-то раскаленную иглу и повернул
ее, - застонал: "У-у-у", - и отошел от парапета, брезгливо-равнодушный и
злой.
- Как они кричат! - завистливо сказал он, представляя широко открытые
рты с крепкими неболеющими зубами, и как бы закричал он сам, если бы был
здоров.
И от этого представления боль освирепела, и он часто замотал обвязанной
головой и замычал: "М-у-у..."
- Рассказывают, что Он исцелял слепых, - сказала жена, не отходившая от
парапета, и бросила камешек в то место, где медленно двигался поднятый
бичами Иисус.
- Ну конечно! Пусть бы Он исцелил вот мою зубную боль, - иронически
ответил Бен-Товит и раздражительно, с горечью добавил: - Как они пылят!
Совсем как стадо! Их всех нужно бы разогнать палкой! Отведи меня вниз, Сара!
Жена оказалась права: зрелище несколько развлекло Бен-Товита, а быть
может, помог в конце концов крысиный помет, и ему удалось уснуть. А когда он
проснулся, боль почти исчезла, и только на правой челюсти вздулся небольшой
флюс, настолько небольшой, что его едва можно было заметить. Жена говорила,
что совсем незаметно, но Бен-Товит лукаво улыбался: он знал, какая добрая у
него жена и как она любит сказать приятное. Пришел сосед кожевник Самуил, и
Бен-Товит водил его посмотреть на своего ослика и с гордостью выслушивал
горячие похвалы себе и животному.
Потом, по просьбе любопытной Сары, они втроем пошли на Голгофу
посмотреть на распятых. Дорогою Бен-Товит рассказывал Самуилу с самого
начала, как вчера он почувствовал ломоту в правой челюсти и как потом ночью
проснулся от страшной боли. Для наглядности он делал страдальческое лицо,
закрывал глаза, мотал головой и стонал, а седобородый Самуил сочувственно
качал головою и говорил:
- Ай-ай-ай! Как больно!
Бен-Товиту понравилось одобрение, и он повторил рассказ и потом
вернулся к тому отдаленному времени, когда у него испортился еще только
первый зуб, внизу с левой стороны. Так в оживленной беседе они пришли на
Голгофу. Солнце, осужденное светить миру в этот страшный день, закатилось
уже за отдаленные холмы, и на западе горела, как кровавый след,
багрово-красная полоса. На фоне ее неразборчиво темнели кресты, и у подножия
среднего креста смутно белели какие-то коленопреклоненные фигуры.
Народ давно разошелся; становилось холодно, и, мельком взглянув на
распятых, Бен-Товит взял Самуила под руку и осторожно повернул его к дому.
Он чувствовал себя особенно красноречивым, и ему хотелось досказать о зубной
боли. Так шли они, и Бен-Товит под сочувственные кивки и возгласы Самуила
делал страдальческое лицо, мотал головой и искусно стонал, - а из глубоких
ущелий, с далеких обожженных равнин поднималась черная ночь. Как будто
хотела она сокрыть от взоров неба великое злодеяние земли.
Комментарии
Впервые - в "Нижегородском сборнике", СПб., изд. "Знание", 1905.
В письме М. Ф. Андреевой от 12-13 января 1905 г. Андреев, жалуясь на
зубную боль, писал: "У меня есть рассказ про некоего еврейчика, который
проморгал распятие Христа, так как в этот день у него нестерпимо болели
зубы..." (ЛН, т. 72, с. 256).
"Бен-Товит" переведен Г. Бернштейном на английский язык и вошел в
сборник произведений Андреева "Раздавленный цветок" <"Цветок под ногой">
(Нью-Йорк, 1916 г.) На итальянском языке опубликован в книге Андреева
"Елеазар и другие рассказы" (Флоренция, 1919). Далее для ознакомления
